отважных джигитов из прибывших была направлена на китайскую границу - на самый опасный участок ее, к Джунгарским воротам. Возглавил этот отряд старший сын Джаныбека, султан Джадик. Прибыв на место, он за счет джигитов из местных казахских родов увеличил свое войско до пяти тысяч всадников и быстро выгнал просочившиеся за эти "ворота" китайские отряды. После прибытия такого же войска во главе с другим сыном Джаныбека - Камбар-батыром ойротский правитель вынужден был заключить мир с Моголистаном.
     Казахские аулы были так расселены по всей северо-западной границе Моголистана, что в случае набега со стороны Абулхаировой Орды и Мавераннахра они могли в несколько дней выставить конное ополчение. Часть батыров и джигитов постоянно находилась в дозоре.
     "Что же, на границе с Китаем живут те же казахи, хоть и из других племен, - думал султан Джаныбек. - Пусть убедятся они, что у них всегда найдутся защитники. Это только ускорит их присоединение к нам!.. Ну а что касается границы с Абулхаировой Ордой, то мы сами не хотели отделяться от нее..."
     Султаны Джаныбек и Керей лично занимались нелегким делом расселения аулов и распределения между ними земли и пастбищ. И хотя при этом строго учитывалось количество переселенцев, львиная доля, как водится, доставалась биям и многочисленной султановой родне.
     Тем временем к султану Жунусу приехал сын правителя восточной Кашгарии Абдрашид-султан, тоже джагатаевского рода. Сам Жунус обычно с охотой принимал таких знатных родичей, рассчитывая на их помощь в борьбе за престол Моголистана. В связи с неожиданным появлением казахов на границе он прекратил подготовку к походу на Алмалык и проводил время в пирах и веселье с приехавшим гостем. Но на свою беду Абдрашид увидел как-то дочь Жунуса, красавицу Султан, и влюбился в нее. Так как виды на нее уже имел сын эмира Абдусаид, да и любил ее Жунус больше других дочерей, то он предоставил все на усмотрение девушки.
     Султан сама пришла посмотреть на влюбленного кашгарца и рассмеялась ему прямо в лицо. "Не то что лечь с ним в одну постель, но пройти мимо него мне противно!" - заявила она отцу и потом повторяла эти слова среди приближенных Жунуса. Ничего нет удивительного, что они дошли до Абдрашида.
     Ругаясь на чем свет стоит, уехал обиженный гость в свою Кашгарию. А девушка продолжала потешаться над ним среди подруг, не зная, какие шутки иногда проделывает жизнь...
     Как только уехал кашгарец, эмир Абдусаид позвал султана Жунуса к себе в Бухару, куда он переехал на время из Самарканда. А едва тот выехал, как направленный моголистанским владыкой сын Джаныбека султан Касым налетел на восточную окраину Ферганского оазиса и угнал три тысячи коней, принадлежащих Жунусу.

***

     Ни одного настоящего джигита не нашлось, чтобы погнаться за похитителями. Лишь одна пятнадцатилетняя Султан вскочила на коня и бросилась в погоню с пикой в руке. На переправе через Талас появилась она перед джигитами Касыма, и те чуть не попадали с коней от удивления, увидев воинственную девушку. Опьяненные легкой добычей, они стали издеваться над мужчинами из Жунусова рода, которые забились от страха в норы, а в погоню за угнанными лошадьми отправили одну из своих дочерей. Сам султан Касым тут же сочинил и пропел ей куплет:

     Скажи свое имя, тебя я прошу!
     Не скажешь - ни с чем я тебя отпущу...
     Как глуп тот вожак-жеребец, что позволил
     тебе отбиться.
     Скажи, о скажи, ты чьего косяка кобылица!..

     Девушка сверкнула глазами в сторону рослого красивого султана и запела в ответ:

     По речи красивой узнала, что ты султан
     И привык на всякой кобыле скакать
     по кустам!
     Но я жеребенок Жунуса, и даже во сне
     Не видела живой поклажи на своей спине!
     Все наши мужчины вчера ускакали на той,
     Не то б не удался в ночи столь гнусный
     разбой!
     Неужто способен, как тать, настоящий султан
     Беспомощных грабить - ответь ты мне сам!

     Сюда прискакала стать жертвою за отца.
     Верни достояние наше во имя творца!
     Не сделай султана Жунуса посмешищем
     для врагов;
     Посмейся над дочкой его, коль на это готов!

     - О благоуханный цветок, никем до сих пор не сорванный со стебелька! - воскликнул султан Касым. - Я не в силах отказаться от твоего предложения и готов полюбоваться тобой даже ценой трех тысяч лошадей!

Орак-батыр давно уже начал появляться в этих местах - в поймах рек Таласа, Чу, Каратала. Совсем недавно здесь ограбили караван самого Джаныбека. Правда, никто не был убит или уведен в плен, но тридцать верблюдов, груженных посудой и тканями, разбойники отогнали куда-то в степь.
     - Если вы казахи, то зачем грабите своего султана?! - спросил у одноглазого предводителя главный караванщик.
     - За эту ткань и посуду твой султан по две шкуры сдерет с черной кости, - ответил тот. - А мы уж разделим все это по справедливости. Коль воистину справедлив твой султан, то пусть проверит и убедится!
     И действительно, вскоре эти ткани и посуда появились в самых бедных юртах откочевавших аулов, в том числе и юртах рабов-туленгутов. Джаныбек так и не решился отбирать у людей свои товары, розданные разбойниками. Но с Орак-батыром он твердо решил покончить.
     - Когда грабил он караваны Абулхаира, нам это было на руку, - сказал султан Джаныбек. - А мне в моем ханстве не нужны разбойники. Черная кость должна знать свое место!

***

     В один из вечеров султан вызвал Бурундука и приказал ему уничтожить отряд Орак-батыра. По его расчетам, одноглазый батыр должен был сейчас находиться где-то в низовьях Чу.
     - Давно уже пора покончить с этим голодранцем, - угрюмо сказал Бурундук.
     - Но смотри сделай все тихо, а то люди взбунтуются! - предупредил Джаныбек.
     Бурундук лишь молча кивнул головой.
     Всего этого не знал Орак-батыр, который ехал впереди своих молчаливых джигитов, время от времени поглядывая на восток, где уже показалась узкая серая полоса, предвещавшая рассвет. Вдруг сзади послышался какой-то шум. Батыр обернулся:
     - Что там случилось?
     - Рябой Тенге исчез! - ответили ему из тьмы.
     - Как это исчез?
     - Вчера был, а сегодня нет. Он сказал, что пойдет в лощину за своим стреноженным конем, но так и не вернулся...
     Орак придержал коня. Тенге не был бедным или безродным, как другие его джигиты. Но, кажется, этого Тенге чем-то обидел Бурундук, и он пришел в отряд мстителей. Орак-батыр с самого начала сомневался в его верности, помня пословицу: "Ворон ворону глаз не выклюет". Однако Тенге пригнал десятка полтора добрых коней, и сердце батыра дрогнуло.
     Непонятное исчезновение Тенге перед самым набегом на султанские табуны насторожило Орака.
     Батыр поднял руку:
     - Джигиты, надо торопиться. Если Тенге предатель, то нам надо успеть до того, как усилят охрану султанских табунов!
     И они вихрем понеслись вперед, не подозревая, что впереди их ждет гибель. Еще несколько дней назад был предупрежден Бурундук об этом нападении мстителей и поджидал. Теперь Тенге передал ему и точное место, куда направляется отряд Орак-батыра. Полторы сотни отборных воинов были с Бурундуком, а на всех степных тропах он приготовил засады.
     Широкая лощина между двумя покатыми холмами плавала в молочном предутреннем тумане. В самой низине и на отрогах холмов лениво паслись или лежали группами со своими жеребятами породистые снежно-белые и гнедые кобылицы лучшего султанского табуна. Жеребцы, словно дозорные в войске, стояли каждый у своего косяка. Они всегда первыми чуют приближающуюся опасность, и сейчас кони тревожно прядали ушами, прислушиваясь к ночной степи.
     И вдруг они все сразу захрапели, заходили вокруг своих косяков широкими кругами. Кобылицы вскочили, тревожно заржали, стали сбиваться в группы. Туман приподнялся над долиной, и в предрассветной мгле стали видны приближающиеся всадники. Они скакали растянутой линией, охватывая полукругом крайний косяк. На лицах у них были черные повязки-башлыки, и только одного из них можно было сразу узнать - великана Орак-батыра. Вместо башлыка у него через все лицо шла кожаная повязка, закрывающая мертвый глаз.
     Но не успели мстители доскакать до султанских коней, как от холмов одновременно с двух сторон вынеслись наперерез им другие всадники.
     - Бурундук!.. Бурундук!..
     Но и без этого неистового крика, который прокатился из конца в конец лощины, мстители увидели, кто перед ними. Квадратный Бурундук, словно дубовый пень, сидел на своем гнедом коне и размахивал над головой саблей.
     - Засада!
     - Назад!..
     Но было уже поздно. У входа в лощину показался большой отряд, а на холмах появились стрелки с натянутыми луками. Орак-батыр круто осадил коня, минуту помедлил, словно раздумывая, что делать дальше, и показал обнаженной саблей на выход из лощины. Теперь мстители неслись в обратном направлении, и Орак-батыр скакал последним. Не менее сотни джигитов ждали их там, а сзади наседали всадники во главе с самим Бурундуком.
     - Вперед, мстители! - страшно закричал Орак-батыр.
     Пустив коня в галоп, он обогнал своих воинов и первым врезался в строй султанских джигитов.
     Ничего нет страшнее боя в степи, когда две конных лавины сшибаются друг с другом. Ржут ошалевшие от ударов кони, дико кричат люди, в густой пыли вздымаются тяжкие дубины, сверкают сабли, колют куда попало острые пики. Минута-две - и уже валятся под копыта озверевших коней обезглавленные тела, втаптываются в землю раненые, волочатся за уносящимися в степь конями задушенные арканом.

И вот наконец полногрудая и пышнотелая токал - младшая жена - родила ему наследника. Правда, как всегда, нашлись злые языки, которые утверждали, что мальчик действительно пошел в род тарази, но похож он, как две капли воды на брата купца - здоровенного Махмуда.
     Что бы там ни говорили, а той предстоял настоящий. Было учреждено три великолепных приза для победителей в виде отлитых из чистого золота птиц, каждую из которых нелегко было поднять среднему джигиту. Желающие могли по выбору участвовать в трех видах состязаний: пешем пробеге на шесть фарсахов <В одном фарсахе около шести километров., в верблюжьем - на десять фарсахов и в конном - на двадцать фарсахов. Первый вид был заимствован у румийцев, второй - у арабов, а третий - местный, степной. Кроме того, разыгрывалось много более мелких призов в разного вида скачках и борьбе.
     - Если поедешь, то учти, что пеший бег не к лицу султанам! - напутствовал сына Джаныбек. - Зато конные состязания обещают быть интересными. Из Крыма, Ирана, Хорасана приедут наездники, а в тех краях аргамаки быстрее ветра!..
     И Джаныбек оказался прав. К началу тоя собрались гости чуть ли не со всего света. В ста громадных белых юртах разместили их на зеленом берегу Таласа. Тысячи людей приходили смотреть, как объезжают слуги невиданной красоты коней перед состязаниями. А пока что враждебно настроенные друг к другу батыры и султаны из разных ханств и эмиратов состязались в великодушии. Их ждали скачки и игры, на которых предстояло помериться удалью без обычного пролития крови...
     Воспоминания об этом тое остались потом в песнях и преданиях.
     Рассказывают, что первый приз в пешем беге завоевал сухопарый и длинный как жердь египтянин аль-Мульк ибн-Зархум. Ему было уже тридцать пять лет, и всю жизнь он строил мосты. Как и всякий ученый человек, чем-то не понравился он эмирам своей страны, и пришлось ему бежать с торговым караваном в Туркестан. Здесь он тоже прославился своей ученостью, и многие уже косились на него.
     - О благородный Мухаммед-Хаким! - обратился он к хозяину праздника. - Вы предупредили, что победитель может просить вместо золотой птицы любую равную по цене вещь. И я, ничтожный, прошу вас дать мне средства на строительство чудесного моста через Сейхундарью. Я не успел построить такой мост через Нил, и теперь моя мечта осуществится. Люди смогут ходить друг к другу, и прекратится тогда вражда между ними. Чем больше мостов построят на земле, тем меньше будет войн!..
     Глаза этого человека горели, когда произносил он такие удивительные слова. Но сразу почему-то нахмурились все ханы, эмиры, шейхи и хакимы, приглашенные на той. Купец скользнул взглядом по их лицам и кивнул головой:
     - Хорошо, ученый бегун, я держу свое слово. Необходимо только подсчитать расходы на такое строительство!
     Счастливый строитель побежал к тому месту, где хотел построить мост, и сел за расчеты на берегу мутной Сейхундарьи. Утром строителя нашли мертвым с переломленным позвоночником.
     Второй приз завоевал султан Бурундук на черном высоком верблюде, но и он отказался от золотой птицы.

***

     - Отдай мне лучше свою последнюю жену, которая родила тебе воистину золотое дитя! - сказал он, верный соленой степной шутке и намекая на порочащие купца слухи.
     Каково же было его удивление, когда купец согласился и в тот же вечер отправил в шатер Бурундука свою молодую жену.
     Третий приз завоевал пятнадцатилетний Мухаммед-Шейбани на сказочном коне Ахтангере - потомке прославленного абулхаировского Тарланкока.
     - Лишь ханам приличествует золотая птица! - сказал он купцу. - А я всего только воин в войске моего здравствующего деда Абулхаира, дай ему Бог множество лет жизни. Тебя же прошу вооружить для меня в счет приза пятьсот нукеров...
     Умный купец-сердцевед пристально посмотрел в глаза юноши и согласно кивнул головой:
     - Если вы пожелаете, то я готов вооружить для вас тысячу воинов! - сказал он и, словно перед ханом, низко склонил голову.
     Все враги Абулхаира поняли в этот момент, что рано еще хоронить Орду - у Абулхаира растет сильный наследник.
     К вечеру сговорившиеся между собой беки и султаны решили подослать к Мухаммеду-Шейбани убийцу. Бурундук сразу согласился с этим, но султан Касым вдруг воспротивился.
     - Мы все султаны, а не ночные убийцы, - сказал он. - Наследника ханского престола следует убивать в честном бою!
     В тот вечер султан Касым предупредил юного Мухаммеда-Шейбани, чтобы тот был осторожен. Курыбай, наемный убийца, которому обещаны были золотые горы, с обнаженным кинжалом ночью незаметно подкрался к самому изголовью Мухаммеда-Шейбани и рухнул, разрубленный им пополам...
     Так все три золотые птицы остались у хитрого купца Мухаммеда-Хакима.

***

     И еще два события произошли на этом тое.
     Вместе с сыновьями на празднество приехала в сопровождении вдовствующей невестки Аккозы ханум Рабиа-султан-бегим. Специально для них поставили на возвышении две белоснежные юрты, и уйма народу толпилась невдалеке, всем хотелось рассмотреть пышные наряды женщин и усыпанную драгоценными камнями сбрую.
     Как только Мухаммед-Шейбани получил приз и слава его вспыхнула подобно факелу в ночи, честолюбивый султан Суюнчик, на всю жизнь запомнивший уроки везира Бахты-ходжи, стал белее снега от снедавшей его зависти. И тогда мудрая Рабиа-султан-бегим стала объяснять ему, к каким последствиям приводит вражда между родственниками за трон и

Пожалуй, это было самое мудрое решение. Не дожидаясь конца недельных поминок по Иса Буге, его приближенные единогласно провозгласили Жунуса ханом Моголистана.

II

     Как бы посредине между Абулхаировой Ордой, Моголистаном и Мавераннахром лежит необъятный серый край с колючими травами, который издавна называли Туркестаном. Ограниченный с запада Сейхундарьей, грядой Каратау на востоке, к северу он переходит в степь Дешт-и-Кипчак, а на юге прерывается реками Бадам и Чирчик. Лишь пустыня да отсутствие воды охраняют его от жадных соседей. Песчаные барханы чередуются с просоленными, потрескавшимися от солнца равнинами, из которых наподобие кованых сабель прорываются к небу невысокие каменные утесы. Они как бы предупреждают о скором появлении там, за горизонтом, могучих горных массивов Тянь-Шаня, Памиро-Алтая, Гиндукуша...
     И в этой сухой степи, на вытекающих из недалеких гор реках, стояли с незапамятных времен города Сыгнак, Сауран, Яссы, Сайрам, Архук и знаменитый Отрар на Сейхундарье. Вокруг во все времена лепились небольшие пригороды и поселки, в которых жило самое разношерстное население. Эти города служили культурными, религиозными и торговыми центрами великой казахской степи и связывали ее со всеми странами Востока.
     Как раз на стыке Туркестана и степи Дешт-и-Кипчак течет одна из самых больших казахских рек - Чу. Начало ее в горах Тянь-Шаня, в прозрачных озерах. Но зарождаются ее воды еще выше, в ледниках Терскей-Алатау. Вырвавшись из теснин Алатау, река плавно, величественно продолжает свой путь через пески, пока не попадает в топкие солончаки степи Дешт-и-Кипчак. Там, в просоленной насквозь земле, находится множество полусоленых и пресных озер, соединяющихся друг с другом речками и рукавами. В одно из этих озер и впадает обессилевшая Чу, всего на один конный переход не дойдя до Сейхундарьи. Совсем неподалеку находится еще одно озеро, куда впадает другая степная река, Сарысу, текущая через Дешт-и-Кипчак с северо-востока. Правда, в засушливые годы она порой исчезает на полпути в песках, но опытные люди всегда раскопают пресную воду даже в пересохшем русле.
     А на пять конных переходов от того места, где Чу окончательно склоняется к западу, находится Голубое море - Балхаш, в которое впадает пять больших рек.
     Таким образом, вся южная часть степи Дешт-и-Кипчак с примыкающими к ней пустынями связана, по существу, единой цепью рек и озер, вдоль которых даже в засушливые годы может пройти конница. В древние времена воды здесь было еще больше. Поэтому и расцвели когда-то города Сыгнак, Тараз, Отрар, от которых можно было водой или рядом с ней проехать в самые глубины великой степи.

***

     Щитом по течению рек Чу, Сарысу, Таласа и частично Голубого моря осели пришедшие с Джаныбеком и Кереем казахские племена и роды. В год переезда еще до наступления осенних холодов свыше двухсот тысяч беженцев расставили юрты вдоль берегов и в удобных, защищенных от ветра предгорьях. Некоторые аулы ушли еще дальше в горы, где и зимой зеленеет трава. Сам султан Джаныбек со своим аулом и туленгутами перешел по льду на другую сторону Голубого моря к дельте реки Каратал, где располагались летние пастбища некоторых казахских родов. Там были построены зимовья для людей и скота.
     Авторитет султана Джаныбека был очень велик среди местных казахов, и все они негласно признавали его своим вождем. Это было хорошее начало, и складывающееся казахское государство занимало, по существу, огромную территорию - от озера Теликоль до Тарбагатая.
     Таким образом, имея огромные площади для ведения кочевого хозяйства, казахи получили и отличные места для зимовий. Правда, в диких, необжитых местах вдоль рек, а особенно в плавнях по берегам озер водилось в те времена множество хищников, в том числе барсов и тигров. За скотом приходилось глядеть в оба, но, прирожденные охотники и воины, казахи скоро отогнали хищников от своих кочевий.
     И все же не настолько был добр хан Иса Буга, чтобы только за одну пограничную службу дать беженцам такие замечательные земли. Недаром ведь говорится, что если степняк дарит что-нибудь ближнему, то дарит самое дорогое или то, что не дает ему покоя. Насколько великолепны были пойменные луга у рек и озер зимой, когда неглубокий снег позволял даже в морозы выгонять скот на пастбища, настолько невыносимы становились они летом, когда неисчислимые полчища комаров и всякого гнуса превращали жизнь людей и животных в настоящий ад. Поэтому и не селились здесь издавна люди. Едва пригревало весеннее солнце, как приходилось оставлять стойбища и уходить куда глаза глядят из этих мест. Джаныбек с Кереем каждую весну все больше задумывались над тем, где находить джайляу. Сто двадцать тысяч юрт насчитывалось теперь в их подчинении, и все богатство казахов - скот - целиком зависело от удобных пастбищ...
     Волей-неволей, а ушедшие с ним в пределы Моголистана казахские аулы каждое лето возвращались в районы к западу от Голубого моря, которые еще принадлежали Абулхаировой Орде. Но у хана уже были руки коротки дотянуться до них, и очень быстро эти земли стали негласно считать отпавшими от него.

***

     Жившие на них казахские роды тоже приняли над собой власть султанов Джаныбека и Керея.
     Все эти объединенные роды, возглавляемые решительными и деятельными людьми, стали такой силой, с которой приходилось считаться. И через пять лет после массовой откочевки из степи Дешт-и-Кипчак совет биев и аксакалов всех

Урус-хан перенес туда ставку Белой Орды. Теперь возродившему Белую Орду хану Джаныбеку предстояло отвоевать у могучего Абулхаира прадедовскую столицу...
     Да, многое предстояло еще сделать Джаныбеку. Во-первых, из разрозненных, перессорившихся друг с другом и тяготеющих к разным государствам казахских родов и племен сколотить новое единое государство. Для того чтобы хищные соседи не задушили это государство, нужно было организовать единое сильное войско. И, самое главное, необходимо было возродить всю степь Дешт-и-Кипчак и ту часть Туркестана, которая принадлежала некогда Белой Орде и без которой немыслимо было самостоятельное существование.
     А захват городов Туркестана означал длительную кровавую войну с ханом Абулхаиром и союзными с ним тимуридами. Для них казахские города Туркестана являлись тем ключом, который всегда открывал дорогу в степь. Потеря Туркестана для них была равноценна отказу от всех завоеваний на севере и востоке, не говоря уже об угрозе со стороны окрепшего степного соседа.
     Но дело заключалось не в одном лишь военном присутствии. Для оседлого населения всей Средней Азии мясо, а прежде всего шерсть и кожи были столь же необходимы, как для кочевников изделия городских ремесленников. Ведь все товары, которые в изобилии производил Средний Восток для рынков Китая, Индии и Европы: знаменитые хорасанские, бухарские и хивинские ковры, лучшие в мире кожи, шерсть и сукна - так или иначе были получены от кочевников. Местных животноводческих ресурсов Мавераннахра или Хивы едва хватало для нужд собственного чрезвычайно скученного населения. Для того чтобы производить товары, необходимо было торговать с казахской степью. И тот, кто владел городами Туркестана, диктовал цены. Как обычно бывает, они складывались не в пользу основных производителей.
     А для ряда казахских родов северная часть Туркестана, и особенно присырдарьинский оазис, была важна не только городами. Одно дело отходить на зимовья в пределы отдаленного Моголистана, в Семиречье, а другое - за несколько переходов оказаться на Сейхундарье, где издавна были у казахов отличные зимовья. К тому же и города под боком, куда можно было без посредников сбыть продукты кочевого хозяйства.
     Казахский хан Джаныбек спал и во сне видел свою будущую столицу Сыгнак, видел вновь отстроенные и укрепленные Сауран, Созак, Яссы, Сайрам. Как и всякого хана, его меньше всего интересовали положение и интересы местного населения, а если и интересовали, то лишь с точки зрения того, как использовать настроения людей в будущей войне.
     И здесь, нужно сказать, он проявил дальновидность. Во всех этих туркестанских городах, окруженных широким поясом полей и садов, до седьмого пота трудились рабы и дехкане, немногим отличающиеся от рабов. Неслыханны были наложенные на них налоги, но еще больше страдали они от незаконных поборов сменяющихся один за другим хакимов. Эти управляющие городами хакимы и даруги, а с ними бесчисленные баи и прочие власть имущие обдирали дехкан и ремесленников до того, что те вынуждены были продавать в рабство собственных детей, чтобы выплатить "гараж-гаражат", как называли ханскую подать.
     Вдобавок хакимы и даруги были своенравны и продажны. Как только начиналась война, они сами решали, на чьей стороне им быть, и выбирали сильнейшего, который, захватив город, оставлял власть в их руках. Обычно хан или эмир делал городским хакимом преданного человека, чаще всего своего родственника. Этого же правила придерживался и хан Абулхаир. Его родственники правили в Яссах, Сауране, Сайраме.
     Абулхаир при всей своей подозрительности был, однако, уверен, что все эти люди скорее погибнут, чем сдадут подвластные города неприятелю. И это было действительно так, но только до тех пор, пока к стенам этих городов не подошел враг посильнее Абулхаира.
     Пожалуй, лучше всех понимал это султан Джаныбек. Он все вел к тому, чтобы его не привыкшим к штурму городов джигитам не пришлось лезть на высокие крепостные стены. Главное - привести в Туркестан такую армию, чтобы всем стало ясно его полное преимущество над Абулхаиром. Управители городов не заставят себя ждать при всем их родстве с Абулхаиром и много раз подтверждаемой верности ему...
     Но сейчас в жизни Белой Орды наступило самое опасное время. Пока перед казахскими родами стояла единая цель - освободиться от ярма Абулхаира, распри почти прекратились. Но теперь, когда имелись неплохие пастбища, многим снова стало казаться, что можно просуществовать самим, без общего государства. Ведь каждый бий и батыр, полный родовой спеси, считал себя равным с Джаныбеком, который был недавно простым султаном. К тому же враги давно не беспокоили казахов, и многих тянуло из войска по домам. Как и другим людям, захотелось им брести за мирными отарами, развлекаться песнями и скачками. Им трудно было понять, что только созданное Джаныбеком войско удерживает всех врагов от кровавой расправы над непокорными кочевниками.
     А хан Абулхаир тоже не дремал. Его люди появлялись среди недовольных, натравливали роды друг на друга, обещали поддержку в междоусобной борьбе. Джаныбек понимал, что если это будет продолжаться, то все его труды пропадут даром. Хана Абулхаира надо бить его же оружием. Аргыны и кипчаки были правой и левой рукой Абулхаира и его степной политике. Джаныбек решил сам взять в руки обе эти дубины. Церемониться здесь не приходилось. Когда не помогают уговоры, следует бить по голове!..
     Пора уже было переходить к активной политике, и с этой целью хан Джаныбек переехал со своей ставкой и преданными ему аулами назад, к берегам Каракенгира. Там, посередине казахской степи, собрал он на совет ведущих биев и батыров двух самых сильных соперничающих родов: аргынов и кипчаков. Прежде всего приглашены были певцы и златоусты, и среди них Котан-жырау и маленький Казтуган-жырау - "Ростом с грача". И опять с великим нетерпением ждали все приезда вечного Асана-Кайгы - Асана-Горемыки. Уже много больше ста лет жил он на свете, и люди даже представить себе не могли, что он смертен, как и они...

***

- Ничего, что сейчас они скалятся на нас. Придет время, и они окажутся в нашем положении...
     - Пока наступит это время, они успеют до нашей шкуры добраться!
     - Светлее, может быть, будут грядущие века, но пока еще сильный стремится перегрызть глотку слабому. Так лучше быть тебе сильным, хан Белой Орды!
     - Но и волки сильны!..
     - Волка не переделаешь... По дороге сюда свернул я в Яссы, чтобы прочитать молитву в мечети Ахмеда-ходжи. От того, что увидел там, облилось кровью мое сердце.

***

     - Что же ты увидел там, жырау?
     - Казахские люди пригнали в Яссы на продажу скот. Хаким велел отобрать у них скот, а самих выгнать в пески.
     - Да, они каждый раз делают так.
     Маленький Казтуган-жырау вскочил с места:
     - А где же смогут купить тогда казахи ситец-карбас, чтобы прикрыть тело, и бязь на саван, чтобы закутать его после смерти?
     Возможно, этот взрыв негодования маленького певца подействовал на хана Джаныбека. Всегда спокойный и уравновешенный, он до белизны в пальцах сжал рукоять камчи:
     - Все это мы возьмем в Туркестане... Сами возьмем, если не хотят нам продавать!
     Асан-Кайгы задумчиво посмотрел на Джаныбека:
     - Мой светоч Джаныбек... Мудрость достойного предка твоего Урус-хана замечаю в тебе. Скажу, что сомневался в осуществимости твоих замыслов. То, что ушел ты от Абулхаира, мне сразу понравилось. Но не одобрял я в душе твою откочевку в Семиречье. Только теперь понял я, как далеко ты метишь... Разумеется, нам необходимы города, которые завещал своей Орде Урус-хан. Нам не нужен бухарский виноград или ташкентский урюк, как бы вкусны они ни были. Но без собственных городов, куда бы могли мы пригонять лошадей на продажу, нам не обойтись...
     - Туркестан - край моих отцов, и не хочется мне проливать братскую кровь. Но что делать, если не возвратит наши города Абулхаир? Сейчас у нас еще сил маловато. Но в следующем году, когда подойдут подкрепления, придется заговорить во весь голос!
     - В каждом деле своя мудрость, - вступил в разговор Котан-жырау. - Люди, уставшие от непрерывных перекочевок, стали теперь есть вволю. А когда люди обрастают жирком, их не поднимешь и плетью.
     - Когда враг наступает на горло, не до жира.
     Котан-жырау в раздумье покачал головой:
     - Сытый не думает о еде!..
     Хан Джаныбек долго слушал разговор жырау, высказывающих свое мнение о войне и мире. Не количество копий и сабель считали они и даже не численность войска, а нечто неуловимое и тем не менее самое важное. Много раз уже приходилось видеть ему в бою, как сильный отступал перед слабым, а малочисленное войско побеждало превосходящее его в несколько раз. Это была та наука, без которой не бывает настоящего полководца, и жырау были в ней лучшими учителями.
     - Благодарю вас за те мысли, которые высказали вы здесь, - сказал он, обращаясь к ним. - Они сделали меня сильнее во много раз, и я никогда не забуду ваших мудрых слов!..

***

     Для каждого жырау поставили белую юрту, и почти вровень с ханской была юрта Асана-Кайгы. Но разве живут когда-нибудь дома народные певцы! Из юрты в юрту, из аула в аул переходили они, и день, когда посещали чей-нибудь дом, оставался навечно семейным и родовым праздником. А вскоре сюда, в аулы при ставке хана Джаныбека, приехал с берегов Едиля племянник астарханского властителя Темир-бия пятнадцатилетний Шалкииз-жырау. Да, всего пятнадцать лет было ему, но уже на всю степь прославился он своей правдивостью, находчивостью и беспощадной смелостью по отношению к сильным мира сего. Вся степь присудила ему эту вескую приставку - жырау...
     Большой ханский совет, который собрал в эти дни Джаныбек, тоже проходил с участием жырау. О полном объединении казахов шла на нем речь, и решено было в урочище Каратауз-Нура собрать чрезвычайную сходку вождей и батыров всех казахских родов. Туда одинаково удобно было ехать отовсюду.
     Три проблемы - джаргы предстояло обсудить на этой сходке. Первая джаргы: войти всем без исключения родам и племенам в единую Орду. Вторая джаргы: учитывая отдаленность казахских кочевий друг от друга, образовать три племенных объединения - жуза соответственно занимаемой территории, экономической заинтересованности, родовым узлам и солидарности. Уже полтора века говорили о такой организации казахи, но вечная междоусобица не давала возможности прийти к какому-нибудь приемлемому для всех решению. Теперь наступил удобный момент. У каждого жуза предполагался свой бий или батыр со ставкой, но с подчинением главной ставке Белой Орды. Во многом такая организация напоминала поулусное деление Чингисхана или деление на вилайеты, предпринятое Тимуром, с той лишь разницей, что не для далеких завоевательских походов делалось это, а для собственного спасения...
     Третья джаргы вытекала их двух предшествующих: объединенное казахское ханство должно было потребовать у Абулхаира возвращения своих городов по южной кромке степи. В случае несогласия с этим предстояла война...

- Не везде, куда можно доскакать на коне, все валится, как скошенная трава... И у хана Абулхаира были длинные рога, а некоторые из его батыров забрались даже за Едиль, к самой Казани. Однако что вышло из этого? Они вернулись восвояси с вытянутыми, словно жердь, шеями и привезли домой вшей величиной с воробья!..
     Теперь и Кара-Оспан бросил перед собой плеть:
     - А ты все надеешься на резвость своего коня. Но и не такие, как у тебя, кони были заарканены в свое время. Смотри, Темир-бий, как бы курук Джаныбека не оказался длиннее курука хана Абулхаира!
     Это были отголоски старого спора. Хоть и считались алчины, жаппасы и жагалбайлинцы, кочующие в междуречье Едиля и Жаика, подданными хана Абулхаира, но на деле эти воинственные роды никогда до конца не подчинялись ему. Неоднократно посылал Абулхаир войска для их усмирения, а одним из таких походов руководил когда-то сам батыр Кара-Оспан...
     В те времена был жив отец Темир-бия - старый Тенсик-бий, который, не будучи выдающимся полководцем, обладал достаточной хитростью и находчивостью. Он-то и дал нужный совет своему сыну Темиру, начавшему к тому времени прибирать власть к своим рукам. "В открытом бою не победить тебе войско Абулхаира, - сказал он. - Сделай вид, что не имеешь против него никаких враждебных намерений и готов покориться!" Темир-бий послушался мудрого совета. Все подвластные ему аулы откочевали к Крыму, а сам он с пятью тысячами воинов и обозами остался на месте.
     Когда Кара-Оспан с огромным войском вышел к Едилю, то увидел на том берегу множество юрт и бесчисленные дымы, поднимающиеся к небу. Это могли быть только непокорные аулы алчинов, жаппасов и жагалбайлинцев, которые он прибыл усмирять. Не дав даже передохнуть уставшему от изнурительного перехода войску, Кара-Оспан в ту же ночь начал переправу на тот берег. К утру войско уже было на месте, но никаких аулов на западном берегу Едиля не оказалось. Как стало понятно Кара-Оспану, они в ту же ночь переправились на восточный берег и теперь уходили в степь, к Жаику. Разъяренный Кара-Оспан тут же велел переправиться обратно и устремился в погоню. Но слишком уж быстро уходили от него непокоренные аулы. Никак не мог догнать он их и лишь через добрую тысячу километров, в песках Нарына, понял, что гонится не за аулами, а за войском Темир-бия. На свежих конях было оно и легко уходило от погони. Приближалась зима, и возвращаться в Крым для того, чтобы наказать подлинные аулы, было уже поздно. Пришлось возвращаться ни с чем к Абулхаиру...
     Этот поход и напомнил сейчас Кара-Оспану злопамятный Темир-бий, на что Кара-Оспан ответил угрозой. Действительно, курук Джаныбека мог оказаться подлиннее, чем у Абулхаира. Слишком уж большим авторитетом пользовался хан Джаныбек, и ему помогали куда охотней, чем Абулхаиру. С этим приходилось считаться.
     Вечный межродовой спор разгорался, грозя перейти в открытую схватку. "Этот Темир-бий явно не хочет единения под моей булавой, - лихорадочно размышлял хан Джаныбек. - Алчины и жаппасы находятся на отшибе, и их местоположение заставляет их держаться в стороне. Но все болезни заразны, кроме перелома кости. Что, если за ними потянутся и другие?.. Этого нельзя допустить!"
     Он вскинул голову и в упор посмотрел на Темир-бия:
     - Твой предок Едиге-батыр думал шире. А ты никак не хочешь вылезти за свои ногайлинские пределы. Да и согласятся ли во всем с тобой сами алчины и жаппасы? Пусть это покажет будущее. Но наш общий враг - Абулхаир, и с ним нужно воевать. Ведь это он зарезал своего деда Казы-бия, сына самого Едиге. Поэтому скажи прямо: выделишь двадцать тысяч воинов для этой войны?
     - Да! - твердо сказал Темир-бий.
     - Этого пока достаточно, а там посмотрим.
     Темир-бий медленно взял с кошмы свою плеть. "Ты, Джаныбек, хочешь ханствовать над всей степью! - подумал он. - Но этому не бывать. Если тебе нужно большое ханство, то нам достаточно маленького - того, какое у нас пока есть. Впереди еще много споров и битв, хан Джаныбек!"
     И вдруг все повернули головы, выпрямились.
     - Тревога... Тревога!
     - Враг!

***

     Всадник на взмыленной лошади мчался с востока прямо к открытой ханской юрте, где происходила сходка. Его отчаянный крик подхватывали джигиты вокруг и передавали дальше. Казалось, вся степь кричит.
     Он еле удержал разогнавшегося коня, скатился с него.
     - Откуда враг? - спросил хан Джаныбек.
     - Кто враг?.. Кто?
     Суровые бии и батыры невольно оглядывали чистый горизонт.
     Гонец был совсем молодым джигитом высокого роста с едва пробивающимися усами.
     - Мой повелитель-хан, враг близко! - крикнул он. - Со стороны Кок-Джингила идут они, посланные Абулхаиром. Старший сын хана Абулхаира Шах-Хайдар и Карачин-багатур над ними. Кони породы ахалтеке и теке-жаумыт - повыше наших. Смушковые шапки на головах у всадников. Вооружение - шашки и пики. Не пройдет и времени на одну дойку кобылицы, как они будут здесь!..
     - Сколько их? - спросил Джаныбек как бы между прочим. Ни лицо, ни голос не изменились у него.
     - Примерно тысяча клинков!
     - А где же наш заградительный отряд?.. Кереи и найманы охраняют с той стороны!..
     - Они прошли стороной, через пустыню, оставив в стороне наших! Теперь кереи и найманы у них сзади...
     - А им сообщили?

На это жирчи ответил:

     То, что не дозволено было моим устам,
     Произнесли твои, мой хан!
     Делай с собой все, что хочешь,
     Ибо догадлив ты, мой хан!

     Говорят, как малый ребенок заплакал тогда впервые в жизни Чингисхан. Не сама смерть любимого сына, которого он же и приказал умертвить, а именно известие о ней сразило его.

     Я - старый несчастный кулан!
     Потерявший жеребенка!
     Я - лебедь, поющая песню
     Над своим погибшим птенцом!

     Так пел Чингисхан, и - самое страшное - это были искренние слезы!
     Столько безысходной горести было в песне-плаче, что все жырау, престарелые батыры и советники сами начали всхлипывать. Все забыли на время о нависшей над ними опасности. А старый Котан-жырау исполнял песню за песней, и одна из них была песней легендарного батыра Орака.

     Лишь самый выносливый верблюд
     Пройдет с поклажей по горной крутизне!
     И только непокорный человеческий дух
     Вынесет то, что вынес Орак-батыр!

     Протяжна, заунывна, похожа на безысходный волчий вой в ночи эта песня, и дрожь пробила всех слушателей. Далекую молодость вспомнили они, когда готовы были к любым лишениям и смерти во имя самоутверждения и славы.

     ...О джигиты, лихие джигиты,
     Перед вами вражья рать:
     Двум смертям не бывать,
     А одной не миновать!

     Голос жырау окреп, и пел он сейчас так стремительно и горячо, словно вместе с воинами скакал на врага. На всю степь разносилась песня, и сидящие на конях батыры невольно сжимали рукояти мечей и сабель...
     С каменным лицом сидел хан Джаныбек. Пожалуй, никто сейчас лучше его не понимал значения предстоящего сражения. Дело было даже не в том, что самое отборное войско Абулхаира брошено против них и силы примерно равны. Главное, что впервые за два века люди готовы были броситься друг на друга не во имя древних межродовых распрей. Это была такая проверка создаваемого им государства, от которой зависело многое.
     Да, если сегодня они выстоят и разгромят врага, то это будет первая общая казахская победа. В бою закаляется верность батыров, а жырау заговорят и запоют об этой битве по всей степи. Под булавой единого хана будет одержана эта победа!..
     И то, что он всеказахский хан, а не простой батыр, доказывает сейчас его спокойное неучастие в битве. Ему хочется вскочить на коня и ринуться в самую гущу сражения, но тогда он будет одним из многих. Пусть потом враги припишут ему робость, он готов даже на это!..
     Не каждый найдет в себе мужество сидеть на краю урочища и слушать песни жырау в то время, когда приближается смертельный враг. Так и нужно: укреплять в других веру в победу. Видя спокойного вождя, никогда не ударятся в панику воины, не будет места суете и сомнениям...
     Котан-жырау уже перешел к знаменитому сказанию о Едиге. Голос его гремел совсем как в юности, и подобны заклинанию были мужественные слова.

***

     Между тем к выстроившимся в боевой порядок батырам на холме присоединялись все новые и новые джигиты из тех, кто мог носить оружие. По зову Казтуган-жырау прискакала сотня кипчаков, выделенных для охраны обоза. Во главе своих двух сотен сопровождения стал сам Темир-бий с Шалкиизом-жырау. Все сыновья Джаныбека и сыновья покойного Керея во главе с Бурундуком стали вплотную к трем ведущим батырам. Всего набралось до полутысячи войска у места сходки. И как-то так получилось, что все распоряжения отдавал Камбар-батыр, и ни у кого, в том числе и у старших батыров, не возникло протеста...
     Сначала на северо-востоке показался столб пыли. Он рос на глазах, стремительно приближаясь, и вдруг из этой пыли выехали всадники. Они казались ее порождением - в высоких бараньих шапках со свисающими на глаза космами. Красные халаты, гладкие лошадиные спины побурели от пыли. Лишь длинные острые пики сверкали в лучах солнца. Сомкнутым строем, рысью скакали они, растягиваясь на ходу и охватывая страшным полукругом ставку хана Джаныбека.

багатур вдруг почувствовал холод смерти на своем горле. В последний момент он попытался перерезать тонкий волосяной аркан, но было поздно. Верблюд все таким же мощным галопом уже мчался обратно, а Черная скала волочился следом, вздымая горько-соленую степную пыль к небу...
     Все произошло так быстро, что никто не успел опомниться. Видели только, как стал свечой вороной конь Карачин-багатура, потому что крепкой веревкой был привязан всадник к седлу. А теперь конь волочился в пыли вместе со своим хозяином, не в силах сопротивляться верблюжьей мощи. Аркан был очень крепок и тоже привязан к луке верблюжьего седла.
     - Арруах... Арруах!..
     Это кричал Бурундук, призывая в свидетели своей победы души предков. И лишь потому не оторвалась голова у его врага, что аркан попал на железные заплечья шлема. Перед самым строем казахских батыров аркан все-таки лопнул, и Карачин-багатур забился на земле, хватая ее голыми волосатыми руками. Один из джигитов соскочил с коня и обрывком аркана связал руки пленнику. Освободившийся конь заржал и ускакал в открытую степь...
     Потрясенные пленением Карачин-багатура, лашкары хана Абулхаира начали поворачивать коней. Первым это сделал Шах-Хайдар. Не успели казахские батыры воздать почести Бурундуку за его славную победу, как снова пыльное облако взметнулось к самому небу. Но теперь оно удалялось, скрывая за собой бегущего врага. Тонкая цепь кереев и найманов не смогла удержать его, а громадные текинские кони быстрее ветра уносили в степь ханских лашкаров. Лишь несколько батыров на длиннохвостых степных тулпарах продолжали преследование, срывая арканами с седел отставших лашкаров. И среди этих батыров был каракипчак Кобланды.
     Разгоряченный погоней, Кобланды-батыр оставил далеко позади своих товарищей. Его мощный конь догнал текинских долгоногих аргамаков, а громадная палица одного за другим валила лашкаров на землю. Увидев наконец, что за ними гонится один лишь Кобланды, полсотни лашкаров неожиданно повернули коней и взяли в кольцо кипчакского батыра. Что может сделать самый лютый волк, когда полсотни таких же волков берут его в кольцо? Да и было уже Кобланды-батыру к тому времени за шестьдесят, и хоть сила не изменяла ему, но не было уже былой изворотливости...
     И все же случилось чудо, о котором пели потом жырау: верный конь вынес Кобланды-батыра, и не успели враги опомниться, как он умчался к находящимся неподалеку камышам у пересохшего степного озера.
     Однако не суждено было на этот раз уйти от погони Кобланды-батыру. Уже в камышах с двух сторон настигли его арканы ханских лашкаров, поскакавших наперерез. Могучее тело батыра словно ветром сдуло с седла, а конь уже без всадника улетел в камыши. Лишь падая, услышал Кобланды-батыр чей-то громкий клич: "Акжол!.. Акжол!.." Он успел еще подумать, что в наказание за смерть Акжол-бия посылает ему небо такой позорный конец, и потерял память...
     Когда Кобланды-батыр открыл глаза, то увидел склонившегося над ним молодого, рослого и стройного, как ель, джигита и невиданной красоты женщину, которую он уже видел где-то. Да и джигит был ему как будто знаком. С трудом поднявшись на ноги, он узнал обоих. Батыр Саян это был, а с ним Гульбахрам, родная дочь хана Абулхаира, которую когда-то любил батыр Кобланды, а она отвергла его...

***

     После того как на берегу Сейхундарьи батыр Саян спас хана Абулхаира от тигра, а затем от пожелавшей крови отца дочери, он продолжал в окружении таких же обиженных судьбой джигитов заниматься разбоем. Как волки, рыскали они в междуречье Джейхуна и Сейхуна, угоняли табуны у беков Мавераннахра, грабили богатые караваны. И всегда была среди них красавица с березовым луком в руках, о которой рассказывали легенды...
     Не от хорошей жизни разбойничали джигиты Саян батыра, да и многие другие в те тяжелые годы. Узнав, что предстоит объединение казахов в одно государство, Саян батыр с женой и пятилетним сыном в сопровождении сотни наиболее преданных ему аламанов направился к урочищу, надеясь, что Джаныбек еще не забыл его. В камышах у сухого озера отдыхали они, когда услышали шум погони и увидели заарканенного казахского батыра. Недолго думая Саян-батыр вскочил на коня и с боевым кличем "Акжол!.. Акжол!.." бросился ему на помощь. Решив, что подоспели основные силы Джаныбека, лашкары бросили Кобланды-батыра и поскакали вслед за своим отрядом...
     Сердце защемило у Кобланды-батыра, когда узнал он Гульбахрам. Но разум взял верх над чувствами. Только что человек, чьей смерти он требовал и желал, спас его от неминуемой смерти или позорного плена, который хуже смерти для подлинного батыра. "Чувством чести отличается человек от зайца, прячущего в камышах голову", - подумал Кобланды-батыр и прямо смотрел в глаза своему бывшему врагу.
     - Батыры по-настоящему дружат только после схватки друг с другом! - сказал он. - Можешь ли ты забыть все недоброе между нами, как забыл это я?
     - Я ничего не помню! - ответил Саян-батыр.
     Они обменялись рукопожатием и поехали во главе отряда в ханскую ставку.
     В это время хан Джаныбек уже распорядился о большом праздничном тое в честь победы над войском хана Абулхаира. Итак, война началась с поражения Абулхаира, но главное - в победоносной битве участвовали, по существу, представители всех казахских родов. Возвращение Кобланды-батыра стремя в стремя с его бывшим врагом лишь усилило всеобщую радость единства.

***

     В самый разгар тоя к закованному в цепи, подобно медведю, Карачин-багатуру пришел в черную юрту Бурундук. Он не привык ко всяким церемониям и сразу взял быка за рога.

В день прибытия султана Бурундука в зимовье на реке Талас братья Карачин-багатура привезли ему Тохтар-бегим. В тот же день Карачин-багатур получил свободу и уехал домой.
     Вечером квадратный плосконосый Бурундук пришел в белую юрту, поставленную для его новой жены. Стройная, как тополя на ее родине - Мавераннахре, сидела она за шелковой занавеской и ждала. Он стал снимать свои огромные сапоги, и по всей юрте распространился запах провонявшихся портянок. Даже не помыв после похода ноги, пришел он к ней, чтобы больше унизить...
     По бледному гневному лицу женщины, полному ненависти взгляду нетрудно было догадаться, что никогда не простит она ему разлуки с мужем и маленьким сыном, оставленным в Мавераннахре.
     Ни слова не говоря, Бурундук схватил своей страшной волосатой ручищей рыжую кошку, сидевшую возле серебряной вешалки. Послышался душераздирающий вопль несчастного животного. В мгновение ока султан оторвал ей голову и лапки, выбросил их через дымовое отверстие юрты наружу. Потом он спокойно посмотрел на Тохтар-бегим, и минуту назад казавшаяся недотрогой женщина, послушная, дрожащая от страха, легла туда, куда он указал мокрым от крови пальцем.
     - Если понравишься мне сейчас, будешь как-нибудь жить! - сказал он.
     Спустя год у нее родилась дочь, названная Жаухар-бике.

III

     Следующей весной хан Джаныбек прибыл на летовку в Сары-Арку и стал ждать прихода обещанных на сходке войск. И вот тут-то впервые обнаружилась слабость нового государственного образования. Необходимых для большой войны войск не было. Достаточно сказать, что от союза племен и родов, входящих в Младший жуз, кочующих между Жаиком и Едилем, явилось немногим больше пятисот джигитов. Правда, они были из воинственного рода адай и отличались храбростью. Всей душой воины западных родов тянулись к новому ханству, но они не могли ни на день оставить беззащитными свои аулы, потому что с трех сторон точили на них зубы казанский, крымский и астарханский ханы, многочисленные ногайлинские бии. Как раз в это лето угроза стала реальной... Кипчаки, кочующие по Тургаю и Ори, тоже не порадовали достойным войском. Кобланды-батыр болел, и, по существу, некому было организовать посылку джигитов.
     Казалось, что у родов, кочующих где-то у Едиля или Ори, не имелось никаких интересов в Туркестане, ради которых нужно проливать кровь своих джигитов. Да и новый хан пока еще ничем не помог им, а уже требовал участия в войне против грозного Абулхаира. Уж если воевать, то на западе, с Казанью, Ногайской Орды и Крымом, где можно захватить новые пастбища для скота и немало всякого добра. Так говорили отдельные султаны, но основная масса кочевников стремилась влиться в новое ханство, сплотиться с ним для защиты своей степи. Однако в это тяжелое лето даже из самого близкого рода аргынов и их соседей - найманов прибыло куда меньше всадников, чем ожидалось. Здесь помешала в какой-то мере и вражда между старшинами этих родов, подкрепленная недавними событиями.
     Как раз накануне умер знаменитый и всеми почитаемый Аргын-бий, считавшийся главой всего рода. На похороны со всех концов степи собрались люди. Из Хорезма приехал даже эмир Султан-Хусаин, выходец из аргынов. Многочисленные подарки родичам привез эмир, а вместе с ними и предложение мира и дружбы, составленное не без участия его хозяина - хана Абулхаира.
     "Зачем великим аргынам воевать и умирать ради вожделений какого-то Джаныбека? - говорил он. - Туркестан ни к чему аргынам. А если вам нужны хорошие зимовья, перекочевывайте ко мне в Хорезм и Хорасан. Бескрайни там просторы и богаты травой урочища. Зима коротка там и не бывает лютых морозов. А кроме того, все, что производите вы, легко и выгодно продавать в Иран, Ирак, Индию!.."
     И вот сейчас, потеряв своего мудрого вождя, аргыны находились в нерешительности. Подавляющее большинство их никогда не покидало привычных кочевых троп, берегов Есиля и Тобола. Но слишком уж заманчивы были предложения их царствующего земляка... Да и какой народ привлекает война? Так и не нашлось среди них в это лето нового вождя, который мог собрать и повести единое аргынское ополчение к Джаныбеку.
     А от найманов и кереев к этому времени трудно было требовать присылки большого войска. Они сами отбивались от очередного нападения ойротского контайчи. Кроме того, часть их аулов находилась на территории Абулхаировой Орды, и трудно им было перечить ханским хакимам.
     Не более тридцати тысяч всадников собрал в это лето хан Джаныбек. Кого испугаешь таким войском? У одного только Абулхаира было стотысячное конное войско, которое вдобавок он мог за короткий срок еще более увеличить за счет союза с Мавераннахром. А сколько войск у китайского богдыхана и подвластных ему ойротских контайчи, которые лишь ждут удобного случая, чтобы ринуться в казахскую степь? А на западе нетерпеливо ждут своего часа родственники - астарханские и ногайлинские бии, крымские Гиреи, казанский хан Ибрагим. Казахская степь велика, и каждому хочется урвать от нее кусок побольше, тем более что после откочевки Белой Орды все они перестали бояться Абулхаира. Оставалось рассчитывать лишь на собственные силы.
     И все же города Северного Туркестана во что бы то ни стало нужно было отнять у Абулхаира. Без этого новое ханство не могло долго существовать. Однако, когда хочешь помериться силой со львом, следует заранее поберечь собственные ребра. А для этого есть лишь один путь, если не хватит собственных сил: найти союзников.

***

     Да, в Средней Азии сейчас сотни всяких ханов, беков, эмиров, хакимов, султанов, каждый из которых готов впиться в глотку более удачливого собрата или примкнуть к более сильному, чтобы воспользоваться хотя бы крохами с чужого

подняла голову, черные их стрелы вонзились в ханское сердце, как много-много лет назад. И каменное сердце Джаныбека забилось, затрепыхалось, как воробей в силках...
     Всякий раз удивлялся этому Джаныбек, и казалось ему, словно только вчера он в свите из сорока джигитов сопровождал сына Абулхаира - Шах-Будаха в его свадебной поездке. А было это, когда Джаныбеку едва минуло двадцать лет. Ехали они к главному батыру родов керей и найман Домбалыку.
     Джаныбек по праву возглавлял свадебный отряд из самых родовитых юношей Абулхаировой Орды. Они достигли Алтая, где находились в это время кочевья Домбалык-батыра. Белоснежными юртами было окружено синее, как небо, озеро Кыдырколь, и отраженное в воде увидел Джаныбек девичье лицо с черными стрелами ресниц. Впервые затрепетало тогда его сердце. А когда он несмело поднял взгляд, то увидел лишь мелькнувшие в тени деревьев черные косы, задевавшие траву...
     Потом была пышная встреча жениха, и Джаныбек испугался, увидев невесту Шах-Будаха Аккозы, ему показалось - это та, чье отражение он увидел в озере. Такие же огромные были нее глаза, такие же длинные, в руку толщиной, черные косы свисали до самой земли. И все же это была не она. Сестру невесты - Жахан-бике он увидел только вечером, когда она вместе с братьями пригнала коней-аргамаков из ночного. Дочь великого батыра не гнушалась пасти лошадей. Так воспитал всех своих дочерей Домбалык-батыр, и вряд ли во всей степи были девушки лучшего воспитания...
     А на следующую ночь, пользуясь свободой древних казахских нравов, Джаныбек вместе с друзьями тоже поехал пасти лошадей. Немало девушек отправились в ночное вместе с гостями, и среди них была Жахан-бике. На всю жизнь осталась у него в сердце эта лунная ночь... Где-то неподалеку в долине пасутся и ласково всхрапывают кони. Девушки и джигиты по очереди объезжают табун, но почему-то делают это попарно. Звонкие молодые голоса исполняют в серебристой тьме песни любви и радости жизни. А у шалаша в большом котле варится для них свежее, ароматное мясо заколотого накануне жеребенка. Его специально откармливали молоком для свадьбы...
     Прекрасная ночь манит. И вот уже молодой джигит берет легкую березовую дубину и скрывается в лощине, чтобы отыскать какого-то заблудшего стригунка, которого могут съесть волки. Но не о стригунке его думы, и, отойдя на несколько шагов, останавливается он затаив дыхание. Ни слова не сказал он той, на которую смотрел весь вечер, и не знает даже, как ее зовут. Но вот и она встает, делает вид, что прогуливается, и идет почему-то к ближайшей березе. Шаг вперед делает джигит, они молча берутся за руки и уходят прямо в лунный свет...
     Джаныбек днем смотрел на Жахан-бике и не верил, что это к нему подходила в молочной лунной ночи такая красавица, что ее тонкие белые руки держал он в своих. Каждую ночь теперь происходило это, и не было на земле людей счастливее их.
     А свадебные празднества продолжались, кокпар, конная борьба, скачки и игры - все шло своим чередом. Особое место заняли стрельбы из лука, в которых принимают участие и девушки. Серебряную бляху - джамбу срезали у невесты с родового нагрудного украшения и подвесили на расстоянии двухсот шагов и принялись поочередно пускать стрелы в эту едва видимую мишень. Но, как нарочно, никто не мог попасть. Даже Джаныбек, славившийся на всю степь своей меткостью, несколько раз не попал в нее. Может быть, у него дрожала рука, потому что с самого утра не видал он Жахан-бике. И вдруг, в очередной раз приложившись к луку, услышал он ее имя.
     - Жахан-бике...
     - Жахан идет!
     Он отпустил тетиву, и общий смех раздался вокруг. Стрела даже не долетела до дуба. И тогда подъехала на белом коне неизвестно откуда взявшаяся Жахан-бике. Он едва узнал ее, Совсем по-другому выглядела Жахан-бике. Ночью она была словно соткана из лунного света и казалась прозрачной. Тут же он увидел рослую, крепкую девушку-охотника - точно такую, как рисовали на стенах пещер его предки-саки.
     - Уступите место Жахан-бике!
     - Стреляй, Жахан, как всегда!
     - Она и не целясь попадет в жаворонка!
     Жахан-бике взяла у Джаныбека лук, слегка коснувшись пальцами его ладони. Да, почти не целясь, выпустила она стрелу из его лука, и пластинка с серебряным звоном ударилась о жесткую кору дерева и покатилась, отражая солнце...
     А люди уже бежали к ней со всех сторон, воздевая руки.
     - Тысячу лет живи, славный лучник Жахан!
     - Это орлица!
     - Славна казашка, родившая тебя!
     - Честь нашу отстояла ты перед всей степью!
     Люди сняли девушку с коня и, словно статую предка, понесли в круг гостей. Косы Жахан волочились по земле, а ресницы опустились, как тогда, у синего озера, еще раз пронзив сердце молодого султана Джаныбека.

***

     А на следующий день он увидел, как объезжала она дикого коня. На громадного косматого зверя был похож конь, и кровавый огонь горел в его глазах. Но только девушка притянула его куруком и вскочила ему на спину, как конь успокоился и лишь косил глазом в сторону непонятного седока...
     Они так и не сказали друг другу ни единого слова. Но по возвращении в Улытау Джаныбек послал к ней сватов и вскоре ввел ее в белую юрту в качестве третьей жены. Четырнадцать лет было ей тогда. Он по-хозяйски, как привык уже это делать с другими женами, намотал ее чудесные косы себе на руку и ласково коснулся ее тела. Она сидела, словно каменная.
     - Я женился на тебе, потому что люблю тебя! - сказал он ей, и это было правдой

Жахан слегка оттолкнула Джаныбека, деловито вяза прокопченный кожаный бурдюк, полный свежего кумыса.
     - Этот бурдюк мне наши кереи закоптили и подарили... Специально для тебя!..
     Джаныбек счастливо заулыбался:
     - Только ты знаешь, что мне нужно!
     Пришел султан Касым. Поприветствовав, как положено, отца-хана, он скромно уселся по правую руку от Джаныбека. Покосившись на сына, хан посмотрел на жену. "Точь-в-точь мать!" - подумал он. - Зато нос и подбородок наши, аргынские. И усы мои!"
     - А где же этот растеряха Хасен? - уже с досадой спросила Жахан-бике. - Ему же велено было с тобой прийти!..
     Джаныбек не выдержал и рассмеялся.

***

     Молча, втроем, пили они кумыс, и Касым с удивлением поглядывал на отца. Он знал, что просто так не станет приглашать его хан.
     - Да, я не просто так позвал тебя, султан Касым! - сказал Джаныбек, отвечая на его мысли.
     - Какое же дело предстоит мне, мой повелитель-хан? - с готовностью откликнулся Касым.
     - До дел еще не дошло время. - Джаныбек помолчал. - И все же юрту ставят загодя, а не во время бури, когда ветер рвет из рук кошму... Мне нужно посоветоваться с тобой, султан!
     - Ваша правда, мой повелитель-хан. Намокшую кошму уже не натянешь на юрту!
     - Так слушай, мой сын, и помни, что тебе продолжать начатое мной... по-видимому, ты и сам уже знаешь, что надвигается решительная схватка. Абулхаир не дремлет. Что ни день захватывают его лазутчиков в наших аулах. Значит, есть люди, к которым приезжают они... Да, не все у нас довольны моим правлением. Но хотят эти люди или нет, а воевать придется. Не так уж мы слабы сейчас, чтобы не постоять за себя против Абулхаира. Он нас боится больше, чем мы его!..
     - Со дня отделения мы все готовимся к войне с ним, отец. Так что это не будет неожиданностью для людей. Лучшие из джигитов давно уже готовы и ждут только вашего слова!..
     - Да, с Абулхаиром все ясно... Но разве только оттуда грозят нам враги? У такого большого государства, как наше, враги со всех сторон. Разве Казань, Астархань, Крым, ногайлинские бии не готовы что ни день ворваться в нашу степь? А с востока разве не шипит черная богдыханская гидра? Ойротский контайчи лишь ее язычок. А она выжидает удобного момента, чтобы разинуть свою смрадную пасть... Словно далекие волны грохочут в мире, готовясь потопом хлынуть в нашу степь. Мы не будем выжидать и ударим туда, откуда прежде всего следует ждать нападения!..
     - Ты хочешь спросить меня, отец, нужно ли первым выпустить стрелу в волка?
     - Да, об этом я и хотел посоветоваться с тобой.
     - Мне думается, что с волком и говорить следует по-волчьи. Вряд ли он понимает другой язык. Да и мы ведь не жалкие сайгаки. Но не мешало бы тебе, помимо меня, поговорить с Камбаром, с Бурундуком. Каждый какие-то вещи знает лучше другого. А начиная такую войну, следует все предусмотреть. Ведь с умом можно победить не только волка, но и яростного льва!..
     - Я поговорю и с Бурундуком, и с Камбаром, и с прочими родственниками, биями и батырами. Но что бы ты предпринял сейчас, будучи ханом Белой Орды?
     - Первый наш враг сегодня - Абулхаир. Он уже не раз добирался до нас со своей конницей, а сейчас собирает армию вокруг Сыгнака. Мышь, рожденная в мельнице, не боится грохота. Так и ему кажется беззащитной наша степь...
     - Но хан Абулхаир не скрывает, что войска его готовятся к походу на Моголистан...
     - И Моголистан ему нужен, и Дешт-и-Кипчак. Если и пойдет он туда, то только с целью отрезать нас от зимовий и разъединить с казахами Семиречья и Восточного Туркестана. Мы должны действовать. Пока он собирает свое войско, нам нужно неожиданно захватить Сыгнак, Сайрам, Яссы, Сузак и Отрар. Пусть тогда попробует, имея нас на своей шее, пройти хоть в Моголистан, хоть в Дешт-и-Кипчак!..
     Глаза горели у султана Касыма, но голос и лицо оставались бесстрастными. Джаныбек невольно залюбовался сыном.
     - Значит, мысли наши сошлись! - сказал он.
     - Мы лишь отберем то, что принадлежит нам по праву! - Касым твердо положил руку на колено. - Кто живет хуже наших братьев в этих городах и вокруг них? На своей земле являются они рабами. А разве не долг наш перед Моголистаном, пригревшим нас в трудный час, помочь ему теперь в борьбе с кровавым Абулхаиром? Ведь его месть обрушится прежде всего на проживающих там казахов!..
     Жахан-бике переводила все время взгляд с отца на сына, и печаль была на ее лице.
     - Неужели нельзя избежать этой войны? - тихо спросила она.
     - Нельзя!
     Это ответил за себя и за отца султан Касым.
     - Но разве возможно справиться со всей Абулхаировой Ордой!
     - Что же, сто с лишним лет уже этой войне. Хромой Тимур начал ее против нас когда-то из Мавераннахра. Теперь Абулхаир занял его место. Нам ничего не остается делать, как воевать!
     - Стало быть, опять польется кровь?
     - Бескровных войн не бывает, мама...
     - И может так случиться, что сын моей любимой сестры Аккозы встретится на поле боя с тобой, мой сын?
     - Да, так может случиться!
     Жахан-бике нахмурила брови, сделала гневный жест рукой:
     - Не бывать этому!

В тот же день Аккозы отошла в иной мир. Все вокруг плакали, потому что искренне любили ее. Даже Абулхаир не мог отказать ей в высоком благородстве.
     Оба юноши - Мухаммед-Шейбани и Султан-Махмуд - проводили тетку Жахан далеко в степь и при расставании молча склонились перед ней, словно подтверждая свою клятву матери. У Жахан-бике осталось теплое чувство к ним, на них перенесла она любовь к сестре.

***

     Об этой клятве рассказала она сейчас мужу и сыну.
     - Ладно, раз дана клятва, пусть будет так! - жестко сказал хан Джаныбек. - Мы не из тех, кто нарушает данное слово. Пускай дружат хоть всю жизнь Мухаммед-Шейбани и наш Касым. Рано или поздно, но именно Мухаммед-Шейбани займет трон Абулхаира, а Касым - мой наследник. Был бы неплох в будущем союз между ними. Однако будет ли так?..
     Человек на ханском троне чувствует себя словно верхом на огнедышащей гидре. Чтобы она не проглотила его самого, он должен порой кормить ее мясом отца или единственного сына. Во все времена только так расплачивались люди за власть над другими людьми. И боюсь, что придется нашему Касыму отбиваться от того же Мухаммеда-Шейбани, несмотря ни на какие клятвы. Знаю я эту Абулхаирову породу!..
     - Нет, он дал клятву матери и никогда не выступит первым против Касыма! - стояла на своем Жахан-бике.
     - Давая тогда клятву, твои милые племянники еще не знали, для чего вообще служат всякие клятвы у ханов! - Джаныбек криво усмехнулся. - Язык у хана лишь для того, чтобы умело скрывать мысли. Допустим, что Мухаммед-Шейбани и Султан-Махмуд действительно не станут трогать Касыма. А как быть, если один из них друг пронзит своим копьем Адика или Камбар-батыра, которые не являются твоими сыновьями, но тем не менее приходятся Касыму братьями?..
     Жахан-бике была в растерянности. А что, если случится так, как говорит Джаныбек, и она потеряет из-за этой клятвы своего Касыма? Кто знает, какими сделаются в будущем эти Абулхаировы внуки, которых родила ее сестра? И вправе ли Касым не мстить за братьев?..
     Она резко вскинула голову:
     - Что же, в таком случае... - Твердость появилась в ее голосе. - В таком случае - кровь за кровь! Султан Касым обязан отомстить за смерть братьев, не дай Бог всем нам дожить до этого! Он убьет самого Абулхаира, срубит головы многочисленным его сыновьям. Но повторяю: пусть никогда мечи моего сына и сыновей моей сестры Аккозы не коснутся друг друга. Это может произойти лишь в том случае, если они нападут на него первым. Требую, чтобы он поклялся мне в этом. И если он не исполнит клятвы, я до конца своих дней буду брызгать в небо своим материнским молоком в знак проклятия!
     Будто острый кинжал вонзился в сердце султана Касыма от этих слов. Он вскочил, встал перед матерью на одно колено, вынул из ножен меч, приложился к нему лбом и поцеловал острие.
     - Клянусь тебе, мать! - закричал он. - Клянусь тебе, мой меч, не вынимать тебя первым из ножен против братьев моих Мухаммеда-Шейбани и Султан-Махмуда! А если нарушу эту клятву, то пусть ослепну от молока собственной матери!..
     Жахан-бике взяла меч из его рук и тоже поцеловала острие, скрепляя клятву сына.
     - О сыновний меч, коль овладеет тобой жажда братской крови, то вонзись в мое сердце, минуя Мухаммеда-Шейбани и Султан-Махмуда! - тихо сказала она. - Но если они нарушат клятву, то и тогда не жалей меня, ибо ничего нет радостнее для матери, чем умереть вместо сына!..
     Хан Джаныбек молча слушал и размышлял. Он и раньше знал, что Касым страстно любит свою мать, но только теперь ему открылась вся глубина этой любви и сыновнего уважения.
     И Жахан-бике со своей женской слабостью может выдержать любые испытания, если дело коснется чести и достоинства. Он пожалел сейчас, что решился испытывать ее чувства и даже позволил себе посмеиваться над ними.

***

     На другой день Джаныбек собрал ханский совет. Два дня длился он, выступили все батыры, бии, родовые вожди, находящиеся при его ставке. Потом он принял окончательное решение.
     Назначен был срок наступления на Северный Туркестан. Войско разделилось на две части. Одна под началом хана Джаныбека и его сыновей пойдет на Созак. Другой будут командовать батыры, а возглавит их султан Бурундук. Эта часть войска должна идти на Сыгнак.
     Все войско перед тем, как разделиться должно было собраться в низовьях Сейхундарьи. А пока что к хакимам и бекам городов Северного Туркестана были направлены секретные письма. Они писались по-разному, в зависимости от того, какой ориентации придерживался тот или иной владетель. Но смысл их был один и тот же: "Мы сейчас сильнее Абулхаира и ближе к вам, чем он. Война нам ни к чему, но мы полны решимости возвратить наши города. Ничто не угрожает вам с нашим приходом, кроме собственного неблагоразумия..."
     По-разному отнеслись к этим письмам беки и хакимы Абулхаира. Так, владетели Созака и Сыгнака дали издевательские ответы, уверенные в своей силе и мощи Абулхаира: "Если приславший эти письма действительно не боится великого Абулхаира, хана над всеми земными ханами, то пусть и сразится с ним. Коль победит, то мы с радостью поднесем ему ключи от нашего города..."
     Такой дерзкий ответ лишь ускорил события.. Не дожидаясь срока, Джаныбек с Бурундуком оставили свои аулы и прибыли в Кара-Озек...

Джаныбек долго молча смотрел на гонца. Как живой стоял перед ним хан Абулхаир, и было у него не одно лицо, а тысяча лиц. Но никогда не забыть Джаныбеку, как обернулся он когда-то на охоте и увидел Абулхаира, нерешительно поднимавшего свою дубину над самым его затылком. Почему-то так и не ударил его тогда хан Абулхаир, хоть был самый удобный для этого случай...

***

     В течение сорока лет этот человек заставлял трепетать всю степь Дешт-и-Кипчак, Мавераннахр, Ирак, Иран. Сколько горя принес он земле, которая вспоила и вскормила его! И вдруг его не стало. Ни золотой трон, ни слава, ни богатство не смогли хотя бы на один день продлить его жизнь. Даже волшебный напиток, изготовленный в сопровождении тайных заклинаний из шипов пустынной травы эбелек, не спас его от смерти...
     Хан Абулхаир усоп в безжизненной пустыне на полпути между Джейхуном и Сейхуном. Военачальники его Бахтияр-багатур и Карачин-багатур, чтобы тело хана не дало запаха в такую жару, положили его в огромный продолговатый деревянный чан, наполненный медом, и повезли в Созак, занятый сейчас казахами. Перед смертью отступает все - вражда, зависть и прочие страсти бренного мира. В мраморном саркофаге со всеми почестями похоронили хана Абулхаира у стен Созака.
     "Умер Мамай, и пропало твое былое величие", как говорится в народе... Джаныбек лежал в своей юрте, близкий к цели, заключавшейся в возвращении городского пояса своему ханству, и думал, что все в мире преходяще: победы и поражения. Подобны золотым перстням власть и слава. При жизни мы носим эти перстни, стараясь удивить и затмить окружающих. Но кто после смерти отца или деда хранит эти перстни? Разве что они действительно были отлиты из чистого золота и украшены редким камнем. Только тогда они не идут на переплавку. Слава человека во всем подобна такому перстню. Потомки будут ценить ее лишь в том случае, если она способна служить их интересам...
     Многие ли помнят, где похоронен Урус-хан, основатель государства? С чего же начинается народ, как не с умения разбираться в своем прошлом и уважать его?
     Но зачем думать о будущем, о памяти, которую оставишь ты в веках? Нужно делать свое дело, и если оно действительно имеет смысл, то не грозит ему забвение. Он, Джаныбек, ставит юрту казахского ханства на пепелище, оставшемся после предка его Урус-хана, а дело потомков - одобрить или предать забвению его деяния. Одно он твердо знает, что никогда не пройдет путь Абулхаира и не отвернется от вскормившей его степи!..
     Придя к такому выводу, хан Джаныбек встал и вышел из юрты. Жизнь шла своим чередом, и нужно было продолжать свое дело...
     Пришел ответ от хакима Саурана. "Победи, и тогда говори со мной так!" - писал горделивый хаким, и Джаныбек дал знак к выступлению. Огромное войско, расположившееся по правому берегу Сейхундарьи, вновь разделилось на отряды. В течение двух недель приходили ответы из разных городов, и каждый раз выступал отряд к тому городу, который не пожелал подчиниться Белой Орде. По всему было видно, что беки и хакимы решили поторговаться и подороже продать себя...

***

     В это время древний степной вестник "узун-кулак" разнес по всему свету сообщение, что вместо Абулхаира на престол Синей Орды садится его сын Шах-Хайдар. "Разумеется, Шах-Хайдар не распустит немедленно стотысячное войско, собранное Абулхаиром, - размышлял Джаныбек. - Но долго ли будет ханствовать он? Сейчас, очевидно, он больше должен думать об укреплении своей позиции с помощью войска, чем о серьезной войне. Так что вряд ли станет продолжать он поход на Моголистан. А вот чтобы завоевать авторитет, он вполне может повернуть в сторону степи Дешт-и-Кипчак, тем более что и повод достаточно основательный. Что ни говори, а потеря городов Северного Туркестана - плохое начало для Шах-Хайдара...
     Что же делать, если регулярное войско, созданное и выпестованное Абулхаиром, всей своей мощью обрушится только на нас?.. Нет, не выдержит простое ополчение такого удара при всем его героизме и самоотверженности. На мощного быка похоже войско Шах-Хайдара. А с одним большим быком легче всего справляются оводы. С разных сторон налетают и жалят они его до тех пор, пока, не выдержав этого, бык не задирает хвост и не бежит куда глаза глядят!..
     Так и придется воевать с Шах-Хайдаром. Всех батыров Средней Азии, недовольных Абулхаиром и после смерти его поднявших голову, следует объединить против его сына. Десятки, а то и сотни летучих отрядов нужно создать, чтобы день и ночь не давали они покоя войску лашкаров. Что-что, а устраивать засады и неожиданно нападать на регулярное войско батыры умеют. Пока оно дойдет к нам, терзаемое со всех сторон, пыл его поутихнет. А мы тем временем подготовимся как следует к его приходу!.."
     Придя к такому заключению, хан Джаныбек разослал множество писем с предложением объединиться против ненавидимой всеми Абулхаировой Орды. В первую очередь такие письма были направлены старым мастерам набегов и разбоя. С разных сторон принялись они окружать застрявшее в пути войско Шах-Хайдара. Вместе с тем и в Северный Туркестан все стекались отряды недовольных беков, эмиров, султанов. Они лишь номинально признавали над собой главенство хана Джаныбека, но уже и то было хорошо, что эти удельные властители откликнулись на его призыв. Вскоре войско Джаныбека превзошло по численности армию Шах-Хайдара, но слишком уж разношерстным было оно. Трудно предугадать заранее, как поведет оно себя в бою. В полной мере приходилось рассчитывать только на приведенных из степи казахских батыров и джигитов.
     Наступили осенние холода, а настоящей войны все еще не было. Летучие отряды хана Джаныбека много раз беспокоили войско Шах-Хайдара, пришедшее к Сейхундарье, но до большого сражения дело не доходило. Закованные в